Снилось, что я была маленькой тонкокостной (ха-ха!) женщиной слегка за двадцать. Я носила дурацкие шляпки и пышные юбки, тонкие перчатки и изящные туфельки, и нога моя, конечно же, была не 44, а, скорее всего, 35 размера. У меня были длинные волосы, слегка вьющиеся, как им, по сути, и положено, и довольно высокий, но мягкий, без истеричных нот, голос. Я жила в Европе, в какой-то солнечной и спокойной, тихой стране с чистыми улицами и улыбчивыми жителями. Жила в огромном особняке в красновато-розовых и жёлтых тонах с бесконечными залами и многометровыми окнами, который был окружён парком, особенно красивым в начале осени. Вполне подходящие идиллические декорации для вышеописанной принцессы.
И всё бы ничего, если бы только я, входя каждый день в просторную, наполненную воздухом и светом, гостиную, не встречалась с мужчиной несколько старше меня, неизменно в безукоризненно отглаженном костюме, с выражением вселенской скуки на лице. Я садилась с ним рядом на обитый дорогой тканью диван, клала локти на колени, непременно сведя ноги вместе и держа спину прямо, опускала взгляд на свои руки и с покорностью выслушивала всё, что он говорил. Он всегда был недоволен мною. Всем, что составляло меня и мою заурядную жизнь: деятельность, вкусы, привычки, манеры. Высказывался предельно спокойно, тактично, но крайне устало, настолько, что сквозь усталость ощутимо сочилось отвращение. Мы пытались дискутировать вот так, не смотря друг на друга, в тишине, нарушаемой лишь тихой игрой на рояле, за которым сидела служанка. Потом он обязательно отправлял служанку за кофе и продолжал говорить со мной тоном ещё более холодным, нежели тем, которым говорил с ней. Я, неслышно вздыхая, долго разглядывала кольцо на безымянном пальце и пыталась понять, почему он обвиняет меня во всех смертных грехах каждое утро и каждый вечер, но не позволяет мне исчезнуть из его жизни. В открытую преподносит факт о том, что не выносит меня, и требует близости, которой я, конечно же, не хочу больше всего на свете, каждую ночь. Я не знаю, сколько живу подобным образом, знаю только, что не люблю его и, пожалуй, никогда по-настоящему не любила. Зато боюсь до смерти.
Мне предоставлена полная свобода передвижений, у меня есть личный водитель - охранник и персональный прислужник по совместительству. Я знаю в этом городе каждый музей и каждую картину в каждом музее, весь ассортимент магазинов, названия книг в библиотеках, меня помнят все жители города и, наверное, даже птицы в парках. Мне с трудом дышится от скуки здесь, где так мало места, но я прилагаю все усилия к тому, чтобы оттягивать момент возвращения домой насколько возможно.
Однажды я прошу ранее упомянутого человека, которого, пожалуй, считаю своим единственным другом, отвезти меня к одному старому дому. Мы поднимаемся на третий этаж и проходим в отчего-то незапертую двухкомнатную квартиру. Маленькую, душную, с ветхой мебелью, расставленной по углам, выцветшими от времени обоями и тяжёлыми тёмными шторами. Я распахиваю их, и крохотную комнатушку заливает послеполуденное солнце. Я прищуриваюсь, а после улыбаюсь как-то странно.
На меня, как во сне, так живо, так ярко накатывают воспоминания. Мы гуляем вдоль берега моря, я так же жмурюсь от солнца и пытаюсь удержать равновесие, идя по крупной гальке, упоенно вдыхаю запах солёной воды. Он рассказывает мне что-то невероятно интересное, но совершенно мне, совсем девочке, непонятное, я только смеюсь, то опуская подбородок к груди, то запрокидывая голову, придерживая то и дело норовящую упасть шляпку. А позже он приводит меня в эту квартиру и, придерживая за плечи, с энтузиазмом, восторженно говорит, что возможно уже совсем скоро мы сможем позволить себе эти хоромы, а чуть позже здесь будут радостно шуметь дети. И мы состаримся вместе.
Кто бы знал, как бы я хотела жить в этих хоромах, но не сложилось. Горло пережимает от боли и ужаса. Поворачиваюсь к водителю и тихо, почти умоляюще произношу:
- Дайте мне свой мобильный. Всего на минутку. Пожалуйста...
У меня - полная свобода передвижений, но печать на губах. У него есть приказ отвечать на подобные просьбы решительным отказом, но он впервые видит слёзы в моих глазах, которые я мужественно, но с большим трудом сдерживаю, и протягивает трубку. Я тотчас набираю номер по памяти и подношу машинку к уху.
- Алло? - слабый, недоверчивый голос на том конце провода.
- Мама! - получается как-то хрипло и тяжело, и я кашляю, - Мамочка!
Где-то там, далеко, суета, беспокойство под руку с счастьем. Я не слышала мать много лет, не давала о себе знать. Не могла.
Она много и оживлённо говорит, пока я про себя отмечаю, насколько она состарилась. А в голове вертится только одна фраза, готовая вот-вот сорваться с языка.
- Мама... - снова говорю я и чувствую, как дрожат губы, поджимаю их, закрываю глаза.
Забери меня отсюда... Умоляю, забери меня отсюда, как угодно...
- Что? Что-то случилось? - допытывается она, пока я отмалчиваюсь, стараясь вернуть себе свой собственный тембр.
- У меня всё хорошо, - улыбаюсь и нажимаю на "сброс".
Возвращаю телефон хозяину и по его взгляду понимаю, что нам уже пора ехать "домой".
...теперь я знаю, что рассказать, если кто-нибудь спросит меня о том, что я думаю насчёт "долго и счастливо".