Снилось, что заболела. Смертельно, но как-то не тяжело, меня просто поставили перед фактом: умрёшь, дескать, у тебя года три или четыре, дрянь прогрессирует медленно, но агрессивно, и если сейчас ещё "лютики-цветочки", то это не значит...
Корень зла крылся в правой руке, в маленьких длинных косточках, что в ладони. Как ни силилась, я не могла сквозь кожу рассмотреть на них чего-либо инородного, но врачебный вердикт был однозначен: рука больше не моя, и её окончательная и бесповоротная принадлежность болезни — вопрос времени. А вместе с рукой она заберёт всё, что ей приглянётся, мою жизнь — как обязательный завершающий бонус.
Большинство врачей сразу поставили на мне крест, но родня, как всегда, по этим её треклятым знакомствам, нашла отважных. Оказавшись в шкуре больного, я впервые до глубины души поразилась политике отчаянных: "шансов мало — будем резать", которую всегда безоговорочно поддерживала раньше, будучи сторонним наблюдателем. Кажется, меня особо никто и не спрашивал о согласии, даже если и спрашивал — не уловила: толпа людей в халатах, роившаяся вокруг меня, будто предварительно натянула мне на голову полиэтиленовый пакет и завязала потуже, а уж потом принялась говорить. Поэтому тихое "да" я выдавила наобум. А назначили через огромный срок — 9 месяцев, мол, пока не с чем работать и нечего иссекать. В эти три четверти года — строгий контроль. Наблюдение. Ну, и, в конце-то концов, моральная подготовка. На это я тоже покивала с согласием и охотой, и непонимание пришло лишь на следующие сутки.
В ближайшие выходные, когда меня отпустили из стационара, чтобы переночевать дома, я застала мать в гостиной: она в вечернем полумраке, обложившись всей медицинской литературой, что имелась у нас, изучала суть предстоящего. Увидев её, я не стала причитать, как делаю это обычно, когда чего-то боюсь, а спросила только одно — то, что меня действительно волновало.
— Мам, а руку-то... оставят?
А она улыбнулась так легко и светло, как не улыбалась уже несколько лет. Даже показалось, что помолодела за одно мгновение, и мне вдруг стало так стыдно за то, что она надрывается и играет в оптимизм из последних сил, да ещё так убедительно.
— Конечно, оставят. Правда, придётся походить в повязке какое-то время, и это может быть не очень просто.
— Повязке? — этот момент я тоже упустила и оттого удивилась искренне.
— Ну... Хочешь, потренируешься? Я тебя завтра замотаю, и ты так походишь. Поймёшь хотя бы, как это.
Всё воскресенье я проходила с огромной культёй из бинта: мать знает, как после операций не скупятся на перевязочный материал. Собираясь в больницу, взяла с собой тетрадь и несколько карандашей, чтобы рисовать, ведь я никогда бы не научилась рисовать левой рукой так хорошо, как правой. А правая могла уйти в бессрочный отпуск совершенно внезапно.
Я подолгу разглядывала злополучную конечность и не могла поверить, что когда-то будет иначе, нежели сейчас. Что когда-нибудь я возненавижу то, что по природе не могу ненавидеть — немалую часть себя самой. Когда-нибудь всё изменится навсегда, или, если быть точной, до меня дойдёт, что изменилось. А в палате всё было привычно: кровать на железной сетке, пыльный линолеум, жёлтые лампы и время, текущее невероятно медленно. Стояла поздняя промозглая осень — за окном и на тетрадных листах — я старалась вообще не думать, потому и повторяла в графите то, что могла видеть.
Боли начались в тот же вечер.
Медсестра заверила меня, что это определённо нервное, и истинная причина не могла проявиться так скоро. Принесла седативное напополам с болеутоляющим, потрясающая упаковка которого навсегда врезалась в мою память: то была бутылка, по форме и цветовому решению сильно напоминавшая "Jack Daniels", только вместо характерных надписей на этикетке был изображён череп с разомкнутыми челюстями, между которых вливали что-то с помощью ложки — очевидно, загадочное содержимое. Влили и в меня, оказалось — сироп, вполне сносный. Я послушно легла как была — в одежде, не накрываясь, повернулась привычно, на правый бок, на нывшую руку. Свет погасили, и стена в лунных отсветах начала предательски плыть кругами: я не плакала — меня "выключало" так, притом чертовски быстро. Тем единственным, о чём я успела подумать, было "как же не хочется, чтобы наступало завтра".

Такие мои сны всегда носят поучительный характер. В этом меня наказывали за то, что я всегда начинаю трястись и паниковать заблаговременно. За то, что я в последнее время слишком много размышляю о смерти, не собственной, просто как факте. За то, что я отвлекаюсь от сложившейся ситуации порой тяжёлыми фильмами про врачей, которые так люблю. А значит, не отвлекаюсь вовсе, а скачу между схожими реальностью и вымыслом. За то, что я мало делаю, не успеваю устать, и поэтому мозг подкидывает мне такие развесёлые картинки.
Этим утром мне как никогда не хватало спины, в которую можно было бы просто уткнуться лицом.


Прослушать или скачать Placebo Protege Moi бесплатно на Простоплеер