Этот неловкий момент, когда тебе вдруг припёрло перенести твоего персонажа, японца двадцать первого века, в век двадцатый. Просто потому, что кто-то намекнул, что это-де было потрясающее время в истории Японии. "И впрямь", — с ужасом осознания прежней слепоты соглашаешься ты, а в голове уже плывут бесчисленные образы, и плод твоего воображения отчего-то смотрится гармонично в любой роли. Вот он бедный писатель, больной туберкулёзом, склонный к меланхолии и подумывающий кончить, как Акутагава Рюноскэ, всякий раз, как открывается кровотечение. Вот он офицер в Квантунской армии, беспрекословно верящий в исключительность собственного народа и готовый, нет, даже не так — горящий желанием рубить головы несогласным. Вот он сын рыбака и жемчужницы, сетями обязательств привязанный к лачуге, где и родился, и мечтающий лишь об одном — променять бриз Внутреннего моря хотя бы на один глоток смога большого города...
Да мало ли.