Хикару Уэмура — Хидэто Такарай (HYDE)

Внешность Хикару на протяжении тех 8 лет, что он живёт в моей голове просто охренеть, была для меня большим гемором. Он хафу — метис, наполовину японец, наполовину англичанин, при этом в геноме у него что-то таки сломалось, и вышел он в конечном итоге азиатом, но сильно "разбелённым", со светлыми волосами и примесью мамкиной зеленцы в глазах, с чего девчонки, конечно, восторженно писались, но конспирации на заданиях это никак не помогало.
У Хи было много визуализаций, очень долгое время лидирующее место занимал Руки, солист The Gazette, но меня всегда коробило то, что Руки слишком красивый и слишком размалёванный, и у него не было даже отчасти самого главного козыря Уэмуры — его очень живой, харизматичной мимики.
А потом меня ткнули носом в Хайда. Среди образов Хайда очень мало тех, где он сильно похож на Уэмуру хотя бы потому,
что за всю свою медийную карьеру он очень редко бывал блондином, но порой, когда бывал — это было прямо "оно", потому что у Хидэто то самое, восхитительное, лицо. Наиболее всего он похож на Хикару в лютом фансервисном вампирском фильме "Moon Child", откуда и стибрены фотографии. Там у него была и причёска, и нужная возрастная структура лица (сейчас мужику полтос и он не то чтобы постарел, но сильно изменился, этот странный японский скилл...), и даже фигура: у Хайда, как и у Хикару, была самая разная конституция: он был и совсем тонким и андрогинным, и раскачивался не до крайности, но до неплохих объёмов и рельфов о боже этот пресс, но вообще по жизни он поджарый астеник, как и большинство здоровых молодых японцев, в общем-то.

Даниэль Вен — Данила Ковалёв

У Вена на самом деле ещё более мягкая внешность, чем у Ковалёва: нос не такой длинный и без горбинки, а глаза не так вдавлены в череп и не смотрят оттуда в душу. Но, знаете ли, Пежич — это совсем попса, и к тому же с некоторых пор эта личность выпилилась из мужского пола в женский ноу трансфобик доу. Если не придираться, меня всё устраивает: голубоглазый длинноволосый блондин, дистрофик — кажется, что о коленку можно сломать, и рожа, претендующая на интеллигентность.
По происхождению Вен француз неожиданный поворот с кучей разнообразных подмесов. Раньше была идейка, что со стороны отца у него есть что-то отдалённо азиатское, как и у Хикару (только у Хикару оно нихрена не отдалённое), но чем больше я об этом думаю, тем меньше в это верю.

Наоми Такаси — Ёсико Ямагути

С Наоми Уэмура познакомился в трудный период жизни после гибели своей команды, когда он, не в прямую, конечно, но явно пытался самоубиться самыми изощрёнными способами, а потому особенно активно зашибал бабла, перехватывая заказы у якудзы и без конца влезая в их тёрки. Наоми на тот момент было 32, она рано овдовела: её супруг, босс влиятельного клана, присевший в тюрьму, скончался там при невыясненных обстоятельствах (якобы от пневмонии, но чёрт его разберёт). По закону жанра, приближённые супруга попытались убрать Наоми с глаз — боссовы жёны в таких случаях обычно не сопротивляются и лишь просят о покровительстве, но она внезапно оказалась конём с яйцами жадной до власти дамочкой и сумела всё прибрать к своим рукам, при этом соорудив себе нехилый авторитет от чего, кажется, сама дико охренела. Хикару же, с трудом и риском для жизни к ней подмазавшись, пару раз очень удачно метнулся по её личным поручениям, чем, в свою очередь, тоже заслужил определённое доверие. А так как Такаси была не только молодой вдовой, но и порядочной озорницей, Уэмура умудрился отхватить плюшек в виде кувыркания с ней с чего тоже явно охренел. Позже он с головой ушёл в отношения с вышестоящим товарищем, а затем судьба их с Наоми окончательно развела. А вот кинк на кучерявых японских южанок и в целом женщин крутобёдрых, с грудью, за которых так и хочется подержаться — а Наоми была такой, у Хи остался.

Я честно пыталась установить личность этого человека, но гугл выдвигал лишь предположения в духе: "Возможно, на фотографии: рыжие мужики".
Аллен классический рыжий англичанин, бороду обычно не носит, но с кем не бывает. Человек он со странностями — доподлинно неизвестно, съехала у него кукушка из-за попадания в "Миллениум", или это была базовая комплектация, но факт остаётся фактом: он чудит, очень зациклен на порядке в окружающем его пространстве (особенно это почему-то касается обувной полки),
но за порядком в голове следит не всегда и частенько пренебрегает порядком слов в предложении. При всём этом агент он недурной, пусть звёзд с неба и не хватает. С Хикару у Лаветта отношения довольно напряжённые по той причине, что между ними существует (не)здоровая конкуренция: у них одна военная специализация — огнестрельное оружие в целом и снайперская стрельба в частности, в которой они преуспевают, а потому на ежегодных учениях, призванных оценить эффективность работы агентов, вечно идут нос к носу. Ко всему прочему, Лаветт — сосед Вена по комнате в общежитии, и его хлебом не корми — дай повставлять Хикару палки в колёса, когда речь заходит об их с Веном отношениях. Ну, хотя бы жестоко потроллить. Надо заметить, из весьма благородных побуждений: Вена Аллен считает своим лучшим другом и привык трястись над ним, как над растением-мимозой в ботаническом саду. А тут, ишь, какие-то левые люди принялись его цветочек окучивать.

Саёми Эномото — Риэ Миядзава

Эномото, а точнее "госпожа Эномото", как её называют все без исключения — глава генштаба "Миллениума",
причём эту должность в свои 40 лет она заняла совершенно заслуженно. Свою военную карьеру она начала в Агентстве общественной безопасности Японии и была одной из первых женщин в японских военных структурах, чья деятельность относилась непосредственно к оперативной работе. В дополнение к превосходной боевой подготовке Саёми обладает чрезвычайно высоким IQ (150+) и развитым стратегическим мышлением, что способствовало её стремительному росту на службе. После того, как правительство Японии приняло решение расформировать Агентство, Эномото завербовали в ФБР, где она также блестяще себя показала и дослужилась до звания майора путём досрочных повышений. Именно благодаря связям в ФБР Эномото и отхватила лакомый кусочек в виде руководства "Миллениумом": на момент, когда встал вопрос о смене руководителя организации, лучшего кандидата просто не нашлось (по крайней мере, потому, что американцы, которые оказывали на дела "Миллениума" огромное влияние, очень настаивали на том, чтобы пост занял этнический японец — для отвода глаз).
Саёми хорошо справляется с работой ввиду своей железной хватки и коммерческой жилки: она умело выстроила имидж "Миллениума" как структуры, которая действительно работает на обеспечение мировой безопасности, но при этом не гнушалась по-тихому исполнять частные просьбы "больших шишек", прочившие неплохие дивиденды. За счёт этих дивидендов условия жизни агентов значительно улучшились, более того — незначительно снизилась их смертность, поскольку первым делом Эномото позаботилась о переоборудовании лазарета и привлечении лучших специалистов к работе в нём.
Откровенно говоря, Эномото не лишена эмоций и зачастую сочувствует молодым оперативникам, но вынуждена это тщательно скрывать, чтобы оставаться на плаву. Держится она максимально холодно и отстранённо, а в трудные периоды, когда ей кажется, что в "низах" вот-вот начнётся разброд, не гнушается карательными мерами: на период её управления пришлось и ужесточение требований к качеству работы агентов (иначе говоря, не выполняешь план или не сдаёшь норматив — тебе кирдык), и казни подозреваемых в измене. Из-за последних двух обстоятельств большинство агентов боится госпожу Эномото до смерти, пускай всю грязную работу она старается делать руками своего заместителя. Боится её и Хикару, что, правда, не помешало ему ввязаться в пару историй, за которые он вполне мог заслужить от Саёми экстерминатус или, как минимум, длительное заточение в карцере с применением пыток. Но его как всегда пронесло: дуракам везёт.

Кристина Рич — Ализе Жакоте (Alizée)

Кристина — подруга и, до определенного момента, постоянная напарница Уэмуры. То сравнительно недолгое время, что Хикару возглавлял одну из опергрупп, она числилась его заместителем, а по сути несла на себе практически весь функционал капитана, не считая поднятия боевого духа — она индивидуалист и в этом не сильна — и непосредственной раздачи приказов во время операций. Она строчила отчеты, пока наш вечно травмированный из-за подожженного фитиля в жопе герой валялся в лазарете, во избежание тех самых травм тщетно пыталась научить его подобающему обращению с холодным оружием, которым владела в совершенстве (из всех бесчисленных шрамов у Уэмуры 80% — последствия резаных ран), прикрывала его перед начальством, когда тот уходил в очередную увольнительную и проебывался на несколько лишних часов... Много чего. Если подумать, именно Рич была одной из главных причин "невероятного везения" Хикару в его первые годы работы: её привилегированное положение распространялось не только на неё, но отчасти и на её ближайшее окружение. Привилегированное потому, что Крис попала в организацию способом, которым, пожалуй, больше никто не попадал. Оба её родителя — военные, разработчики тренерских методик и ярые фанатики своего дела. Они стояли у истоков "Миллениума", мать впоследствии даже осталась работать в Академии — подразделении, где детей с момента их поступления в организацию до 14-летнего возраста обучали всем необходимым для участия в боевых операциях навыкам (и Хикару в его прыщаво-пубертатные годы мамаша Рич, надо сказать, вздрючивала знатно, он до сих пор вспоминает с содроганием). Отдать собственную дочь в "Миллениум" и тем самым подвергнуть её чудовищной угрозе их сподвигла гордыня непоколебимая уверенность в собственных методах подготовки — ну, и по факту весьма сомнительная возможность "подстраховать, если что". Разумеется, информация об этом была засекречена хотя бы для того, чтобы обделенные сироты не порвали Кристину на тряпочки. Кристина прекрасно осознавала эту необходимость, и жёстко ограниченное и сухое общение с предками её не травмировало: к моменту поступления в Академию мозги ей промыли так тщательно, что она восприняла это, как должное. Искусственно обостренное чувство долга перед всем человечеством и иллюзия наличия "тыла" в виде семьи позволило Рич, при её весьма скромных физических данных, вырасти в одного из лучших агентов организации: отставание в дисциплинах, где ей банально недоставало силы (скажем, при её росте в 155 см снайперскую винтовку просто не поднять и с ней особо не развернуться), она с лихвой компенсировала невероятной тактической соображалкой, знанием четырех иностранных языков и нескольких языков программирования до кучи, а также умелым владением техниками ментального воздействия, которыми она довольно легко могла расположить к себе практически любого человека, даже врага. Словом, как агенту ей, должно быть, невероятно повезло, но чисто по-человечески в этой истории больше всех мне жалко именно её.
Зачем же Рич непозволительно долго оставалась в тени своего незадачливого и куда менее одарённого друга? Возможно, мнила себя серым кардиналом: в те недалёкие времена по-прежнему господствовал мир мужчин, особенно в военном деле (Эномото возглавила "Миллениум" немногим после того, как их опергруппа распалась), и ей с её хрупкой и миловидной внешностью, которую часто не принимали всерьёз, существенно проще было влиять на центровую фигуру, чем самой быть ею.
А ещё она в этого незадачливого и куда менее одарённого друга была влюблена. Он, может быть, и был для неё глуповат, но оставался чертовски обаятельным мерзавцем, знаете ли. К тому же, их многое связывало, и ему одному Кристина однажды разболтала свой "маленький секрет" — а он его не только принял, но и сохранил за семью печатями. Во многом именно это обстоятельство превратило лёгкую увлечённость Рич в безнадёжность.
Хикару эту безнадёжность предпочёл в упор не замечать. У него, вообще-то, недурно развита эмпатия, да и Крис была ему весьма и весьма близка, но, единожды увидев намёк, он стремительно прокрутил в голове перспективы и пришёл к выводу, что это с большой вероятностью погубит их альянс и их самих, и убедил себя больше никогда не то, что не реагировать на намёки, а просто их не различать.
Альянс всё равно погиб: Кристина не снесла того, что, хоть и косвенно, но была отвергнута, а интрижка Хикару с парнем фрустрировала её настолько, что она предпочла самоустраниться из его быта.
Зато живы остались оба.

Клэр Уэмура (в девичестве Миллнер) — Клэр Дэйнс

Это даже не персонаж, а скорее периодически возникающий образ, как тень отца Гамлета. Только тень матери Уэмуры.
Клэр — образцово-показательная англичанка из образцово-показательной лондонской семьи. В юности многим возможностям и удовольствиям, которые были ей доступны в силу благосостояния и обворожительной мордашки, она, как истинная хорошая девочка, предпочитала книги. И когда все достойное и недостойное из английской литературы было поднято и изучено, ей случайно подвернулась литература японская. Это, конечно, мог быть любой общепризнанный шедевр, начиная "Записками у изголовья" и заканчивая томиком Нацумэ Сосэки, но что-то мне подсказывает, что это была "Повесть о Гэндзи". А точнее — "Повесть о блистательном Гэндзи". "Хикару Гэндзи моногатари".
И Клэр влюбилась да, в эту жуткую нудятину, но анимэ тогда только начинало разрастаться и ещё не притягивало диких гайдзинов в страну, как магнитом. Вначале ей просто захотелось увидеть страну, где зарождались все эти ни на что не похожие для типичного европейца произведения, а затем в голову пришла идея приложить к этому своё филологическое образование. И она уехала навстречу своим научным изысканиям, немного выучив язык, под охи и ахи родителей, тем не менее, исправно спонсировавших её интересы.
А спустя год, когда культурный шок и одиночество обычно завладевают иммигрантами с новой силой, она встретила своего принца Гэндзи. Нет, пока не Хикару, но к нему шло. Мацуда Уэмура поразил её решимостью, которой так недостает всем японским мужчинам, задумывающим подыскать себе жену-иностранку. Да и вообще, он был чертовски обаятельным мерзавцем (жаль, что в этом случае мерзавцем настоящим)... Видимо, что-то генетическое.
Сына Клэр выносила с трудом: врожденный порок сердца, который в свое время было решено не оперировать из-за риска нанести больший вред и ранее не доставлявший существенного беспокойства, совершенно её измучил. Но после кесарева она быстро оправилась и с новыми силами продолжила вести образцово-показательный быт в доме Уэмура.
А спустя восемь неполных лет её сын, которого она, с момента выхода замуж запертая в четырёх стенах (не положено японской жене работать или учиться в полную силу — иначе какая она жена?), считала своим главным сокровищем и утешением, пропал по дороге из школы. Малолеток тогда ещё не снабжали повально смешными похожими на тамагочи телефончиками с тремя номерами на быстром наборе, тревожной кнопкой и меткой GPS — кто знает, может, начали после череды ужасных случаев в середине девяностых? — и поиски затянулись надолго. Спустя неделю нашли, но не сына, а только тело с изуродованным лицом. Клэр пережила опознание, пусть едва ли могла трезво смотреть — лишь проверила родинку на ладони, ведь их почти ни у кого не бывает. Пережила она и скорые похороны, но спустя пару месяцев уснула и не проснулась. На этот раз Мацуда был не при чём: он в каком-то смысле любил жену и планировал забыть историю с Хикару, как страшный сон, и через пару лет начать все сначала, но сердце Клэр, не перенесшее потрясения, решило за него.
Воспоминания о матери, смазанные ужасом, связанным с попаданием в "Миллениум", позже наложившиеся на новость о её скоропостижной, в каком-то смысле мученической смерти, создали в голове Хикару некий идеальный образ. Расставшись с ней ещё совсем ребёнком, он помнит её умопомрачительно красивой женщиной (что правда, но не до такой степени), которая, к тому же, единственная на всём белом свете желала ему только добра. И он возвращается к этому образу всякий раз, когда жить становится совсем невыносимо, чтобы осознать, что она пострадала ещё больше, и что он обязан жить — назло отцу и во имя неё. Крайне патетично, но для Хи это и впрямь работает.
Быть может, именно из-за образа матери он впоследствии так прочно прикипел к Даниэлю. Было что-то общее между ней и ним, или, скорее, между их с Веном матерями, но последнего доподлинно было не выяснить. И Хикару невольно слегка гипнотизировала эта светлая волна волос и улыбающиеся глаза, равно как и готовность Вена ради него (какого-то чёрта!) снять с себя последнюю рубашку. Кто знает?

Fun fact:Я придумала имя для Клэр почти сразу, как придумала самого Хикару много лет назад, и совсем недавно задумалась, что жену одного из моих любимейших актеров (полюбила которого я сильно позже, чем был придуман "Миллениум") зовут так же... А потом с ужасом поняла, что она идеально подходит под визуалку. Совпадение?

Мацуда Уэмура — Кэн Ватанабэ

Я смотрю на него спящего, отодвинувшись к стене, насколько это позволяет односпальная кровать. На то, как он утыкается в подушку и спустя какое-то время, словно сам измучившись от своего усердного сопения, приоткрывает пересохший рот, чтобы глотнуть побольше воздуха, на то, как неожиданно резким движением натягивает одеяло на озябшее плечо и всего на секунду сводит брови в выражении какого-то немыслимого удовлетворения. Беспокойный утренний сон, к счастью, никак не потревоженный моим вниманием – я и сам рассматриваю его в полудрёме, мысленно проводя ладонью по его спине, приглаживая смешно торчащую прядь волос.
В коридоре за дверью еле слышны шаги: то тяжёлые, то почти невесомые, полускользящие, – но ранние пташки и те несчастные, которых скоропостижно позвала труба, меня совершенно не волнуют. В этом дальнем углу общежития я отчего-то чувствую себя уверенно, будто в бункере, и мне слишком лень размышлять над тем, как впоследствии выбраться из этого бункера незамеченным. В голове лишь изредка мелькает насмешка-напоминание, как вчера я уповал на совсем не японскую толщину здешних стен и как был благодарен архитектору этого незамысловатого сарая – может быть, я бы даже загорелся идеей пожать ему руку, если бы только не был страшно занят.
Этим бледным, вечно чем-то недовольным и измученным недоразумением. Впрочем, почему «чем-то»? «Кем-то», тогда уж. Обычно, мной.
Отгоняю от себя невольно приходящие следом воспоминания о часах наблюдения за Рё в лазарете. Страх, несмотря на наличие по двум сторонам от койки плотных ширм побеждающий желание сжать его пальцы в своей руке, чтобы разбудить. Беспокойство, бессильная злоба, вина, чёрт её дери, – словом, полный набор мнительного ублюдка... Начинаю клясть свою паранойю последними словами: теперь мне нестерпимо хочется вновь вероломно стянуть с Кудо одеяло, чтобы взглянуть на его только затянувшиеся раны, притронуться – убедиться, что всё в порядке. А в качестве бонуса отыскать свою свежую метку у основания шеи.
Кудо как всегда выходит из напряжённой ситуации изящно и креативно, даже если сам этого не подозревает: ему вдруг приспичивает повернуться, вот только делает это он по старой памяти – с иллюзией наличия у кровати запасной площади – и в конечном итоге начинает неизбежно скатываться на пол. Просыпается он то ли от осознания безнадёжности своего положения, то ли оттого, что я с перепугу хватаю его руку и что есть силы дёргаю к себе.
Рё вздрагивает и, задыхаясь от собственного сердцебиения, уставляется на меня, раздетого и взъерошенного. Первое время мне кажется, что обстановка приводит его в ещё больший ужас в сравнении с пробуждением, но затем я замечаю нечто, что может всё объяснить. Тень сомнения на его лице.
Я почти уверен, что вижу, как перед его сонными, ошалелыми глазами одна за другой пролетают картинки. Здесь я сижу на нём, нервно упершись ему в грудь раскрытой ладонью, то запрокидывая, то беспомощно роняя голову, пока он, крепко сжав мои бёдра, поднимает и опускает меня, вторя движениям моих дрожащих от напряжения ног, ускоряя, усиливая, направляя. Здесь он едва не вдавливает меня в стену, вжавшись в мою спину, одной рукой запутавшись у меня в волосах, а другой хаотично гладя мои грудь и живот, пока я не ловлю эту треклятую руку и не отвожу её недвусмысленно ниже. В любой другой ситуации я бы смолчал, чтобы не перехвалить Кудо за то, как быстро он всё схватывает, но сейчас разжимаю зубы и выпускаю низкий гортанный стон – Рё почти ловит его, накрывая мой рот ладонью, лежавшей на моей голове. Я слышу смешок в его влажном дыхании над своим ухом: он упивается тем, как я лихорадочно мечусь в тесноте предоставленного мне пространства, рывками насаживаясь на его член и толкаясь в руку, как почти кричу, зная, что Кудо скорее меня придушит, чем позволит издать звук, который сможет услышать не только он – это жизненно необходимо нам обоим. Я хочу во что бы то ни стало сохранить в тайне свою слабость, чтобы защитить его. Он хочет всего меня для себя одного, будь неладен этот юношеский максимализм... Здесь он наклоняется ко мне за поцелуем, кончив в очередной раз, и, толком не успев заполучить желаемого, обессилено наваливается на меня сверху, вдавливая в матрас, упираясь лбом в подушку сбоку от моей головы. Я какое-то время просто дышу вместе с ним, а потом обвиваю руками и ногами, потираюсь носом о его взмокший висок. Рё лениво тянется губами к моей шее, не подозревая, насколько я счастлив, что совершенно выдохся и не могу сморозить ничего про то, что я так одурело не трахался лет с двадцати. Не видит он и того, как я морщусь, осознавая, сколько мне лет, и что я уложил постель несостоявшегося среднего школьника. Или он меня. Мы оба. Оба уложили друг друга, и я это допустил – позор на мои седины!.. Или его седины?
Я смотрю ему в лицо, говоря всем своим видом и со всей убедительностью, мол, нет, не привиделось. Нет, не сон. Не больная фантазия (моему самолюбию отчего-то кажется, что он представлял это не раз – должно быть, оттого, что совесть напоминает: сам грешен). Кудо, не дыша, протягивает ко мне руку и кладёт её мне на бок, проводит вверх, соскальзывая на спину. Ощущения, очевидно, кажутся ему настолько знакомыми, что его лицо, наконец, расплывается в привычной ухмылке – и мы выдыхаем вместе. Ухмылку Рё, однако, быстро сменяет зевок, и он придвигается ко мне вплотную, утыкаясь носом в ключицу. Мои руки обнимают его против воли, не спросив разрешения у головы, отвечая на молчаливое предложение вздремнуть ещё хоть немного безоговорочно утвердительно. Я зарываюсь лицом во взлохмаченные белые волосы, игнорируя давненько проснувшееся желание покурить.
Должен признать: Фонд был прав, сказав когда-то, что этот эспер особенный. Кудо обладает феноменальной способностью заражать своим настроением и идеями. И сдаётся мне, что после затяжного инкубационного периода болезнь перешла в острую стадию.
Закрываю глаза, решив оставить идиотскую затею продолжить прятаться от правды. Мне абсолютно плевать на всё, что было до и будет после, и я фанатично верю, что сохраню всё, касающееся лишь нас двоих.